Рецензия на книгу «Книжный вор»
Я не скажу ничего нового про эту книгу.
Zufriedenheit - счастье
Читая десятую, последнюю главу, я сопела, шмыгала и глаза были мокрыми, как и щёки, впрочем. Возможно, сверкали глаза, не знаю.
Angst - страх
Одно могу сказать точно. Всё время, что я читала её, мои глаза были широко открыты. Потому что больно закрывать глаза, когда смотришь на живые слова.
Слова, что: ранят, лечат, шевелятся. Впитываются в тело, душу.
Голос у нее внутри играл ноты. Вот, говорил он, твой аккордеон.
Wort - слово
Иногда Вольфганг.
— Вы не видели моего Вольфганга?
Они оставляли отпечатки своих рук на Гансовой робе.
— Стефани!
— Ганси!
— Густель! Густель Штобой!
Плотность редела, и по разбитым улицам хромала перекличка, иногда кончавшаяся пепельными объятьями или коленопреклонным воем скорби. Час за часом имена копились, будто сладкие и кислые сны, ожидавшие исполнения.
Меня пленил перевод. Все острые слова к месту. Нежные - щемят сердце, предвещают появление острых.
Кирха, шайскопф, свинух, свинуха. Да мало ли какие слова? Главное то, как они вписаны в повествование.
Я не помню точно, 8 или 9 лет назад было дело. Я тогда в последний раз сознательно переводила на экзамене с немецкого на русский и с русского на немецкий. Я не вспомню больше трёх слов на немецком языке, если меня внезапно попросить об этом. Отличница по немецкому языку, что декламировала Гейне.
Крик сердца
(перевод В. В. Левика)
Нет, в безверье толку мало:
Если бога вдруг не стало,
Где ж проклятья мы возьмем, -
Разрази вас божий гром!
Без молитвы жить несложно,
Без проклятий — невозможно!
Как тогда нам быть с врагом, -
Разрази вас божий гром!
Не любви, а злобе, братья,
Нужен бог, нужны проклятья,
Или все пойдет вверх дном, —
Разрази вас божий гром!
* * * СОДЕРЖИМОЕ КОТОМКИ РУДИ ШТАЙНЕРА * * *
Шесть кусков черствого хлеба, разломанных на четвертинки.
Они укатили вперед колонны, в сторону Дахау, и остановились на пустом отрезке дороги. Руди подал котомку Лизель.
— Набери горсть.
— Сомневаюсь, что это хорошая мысль.
Руди шлепнул ей в ладонь кусок хлеба.
— Так делал твой Папа.
Как тут было спорить? Дело стоило хлыста.
— Надо быстро, тогда не поймают. — Руди начал разбрасывать хлеб. — Так что пошевеливайся, свинюха.
Лизель не могла удержаться. С ее лица не сходила тень усмешки, пока они с ее лучшим другом Руди Штайнером раздавали дороге куски хлеба. Закончив дело, они подхватили велосипеды и спрятались среди новогодних елок.
Дорога была холодная и прямая. В скором времени появились солдаты с евреями.
В тени дерева Лизель смотрела на друга. Как все изменилось — от фруктового вора до подателя хлеба. Светлые волосы Руди хотя и темнели, но были как свеча. Лизель слышала, как у него самого урчит в животе, — и он раздавал хлеб людям.
Это Германия?
Фашистская Германия?
Что сказать про цитату? Всё сказано...
Кто поспорит, что книга про детей и для детей? Спорьте. Но только ребенок поймёт "Вора" так, как задумывал автор.
А ведь мы знакомы, подумал я.
Поезд и кашляющий мальчик. Снег и обезумевшая от горя девочка.
Ты выросла, подумал я, но я тебя узнал.
Она не отпрянула, не кинулась в драку со мной, но я знаю — что-то ей подсказало: я рядом. Учуяла ли она запах моего дыхания? Услышала проклятое круговое сердцебиение, что преступлением обращалось в моей гибельной груди? Не знаю, но она узнала меня, и посмотрела мне в лицо, и не отвела глаз.
Как только небо начало угольно сереть навстречу свету, мы оба зашевелились. Оба увидели, как мальчик открыл свой чемоданчик, порылся в каких-то обрамленных фотографиях и вынул маленькую желтую мягкую игрушку.
Осторожно вскарабкался к умирающему.
И тихонько положил улыбающегося мишку ему на плечо. Кончиком уха тот коснулся горла пилота.
Умирающий вдохнул игрушку. И заговорил. Он сказал по-английски:
— Thank you. — Когда он говорил, длинные порезы раскрылись, и капелька крови сбежала, виляя, по горлу.
— Что? — спросил Руди. — Was hast du gesagt? Что вы сказали?
Увы, я не дал ему услышать ответ. Время пришло, и я протянул руки в кабину. Медленно вытянул душу пилота из мятого комбинезона, высвободил из разбитого самолета...
Честно, я кучу раз ловила себя на попытке перескочить некоторые абзацы. Ловила и жестко возвращала себя назад, на страницу-две, перечитывала, наказывала. И понимала, что книгу надо перечитывать: Абзацами. Страницами, Главами. Она стала для меня энциклопедией, но такой, что по особому алфавиту построена. Это когда болевые точки выстраиваются в ряд, как буквы алфавита. И спрашиваешь себя: Что оно для тебя? Опустошение и наполнение разом. Это когда смысл переворачивает многое с ног на голову. Потому что так больше шансов увидеть!
Вы гады, думала она.
Прекрасные гады.
З.Ы.:
...я вынул из кармана запыленную черную книжицу.
Старуха изумилась. Взяла книжку в руку и сказала:
— Неужели та самая?
Я кивнул.
С великим трепетом она раскрыла «Книжного вора» и перевернула несколько страниц.
— Невероятно… — Хотя буквы выцвели, она смогла прочесть свои слова. Пальцы ее души трогали рассказ, написанный так давно в подвале на Химмель-штрассе.
Она села на бордюр, я сел рядом.
— Вы ее читали? — спросила она, только на меня не смотрела. Ее глаза были прикованы к словам.
Я кивнул.
— Много раз.
— Она вам понятна?
И тут повисла большая пауза.